Бессмертный.

      Solomon saith: There is nо new thing upon the earth. Sо
      that as Plato had an imagination, that all knowledge was but
      remembrance; so Solomon giveth his sentence, that all novelty
      is but oblivion.
      Francis Bacon.
      Essays LVIII [1]
      В Лондоне, в июне месяце 1929 года, антиквар Жозеф
      Картафил из Смирны предложил княгине Люсенж шесть томов
      "Илиады" Попа (1715-1720) форматом в малую четверть. Княгиня
      приобрела книги и, забирая их, обменялась с антикваром
      несколькими словами. Это был, рассказывает она, изможденный,
      иссохший точно земля, человек с серыми глазами и серой бородой
      и на редкость незапоминающимися чертами лица. Столь же легко,
      сколь и неправильно он говорил на нескольких языках; с
      английского довольно скоро он перешел на французский, потом -
      на испанский, каким пользуются в Салониках, а с него - на
      португальский язык Макао. В октябре княгиня узнала от одного
      приезжего с "Зевса", что Картафил умер во время плавания, когда
      возвращался в Смирну, и его погребли на острове Иос. В
      последнем томе "Илиады" находилась эта рукопись.
      Оригинал написан на английском и изобилует латинизмами. Мы
      предлагаем дословный его перевод.
I

      Насколько мне помнится, все началось в одном из садов
      Гекатомфилоса, Стовратых Фивах, в дни, когда императором был
      Диоклетиан. К тому времени я успел бесславно повоевать в только
      что закончившихся египетских войнах и был трибуном в легионе,
      расквартированном в Беренике, у самого Красного моря; многие из
      тех, кто горели желанием дать разгуляться клинку, пали жертвой
      лихорадки и злого колдовства. Мавританцы были повержены; земли,
      ранее занятые мятежными городами, навечно стали владением
      Плутона; и тщетно поверженная Александрия молила цезаря о
      милосердии; меньше года понадобилось легионам, чтобы добиться
      победы, я же едва успел глянуть в лицо Марсу. Бог войны обошел
      меня, не дал удачи, и, я, должно быть с горя, отправился через
      страшные, безбрежные пустыни на поиски потаенного Города
      Бессмертных.
      Все началось, как я уже сказал, в Фивах, в саду. Я не спал
      - всю ночь что- то стучалось мне в сердце. Перед самой зарей я
      поднялся; рабы мои спали, луна стояла того же цвета, что и
      бескрайние пески вокруг. С востока приближался изнуренный, весь
      в крови всадник. Не доскакав до меня нескольких шагов, он
      рухнул с коня на землю. Слабым алчущим голосом спросил он на
      латыни, как зовется река, чьи воды омывают стены города. Я
      ответил, что река эта - Египет и питается она дождями. Другую
      реку ищу я, печально отозвался он, потаенную реку, что смывает
      с людей смерть. Темная кровь струилась у него из груди. Всадник
      сказал, что родом он с гор, которые высятся по ту сторону
      Ганга, и в тех горах верят: если дойти до самого запада, где
      кончается земля, то выйдешь к реке, чьи воды дают бессмертие. И
      добавил, что там, на краю земли, стоит Город Бессмертных, весь
      из башен, амфитеатров и храмов. Заря еще не занялась, как он
      умер, а я решил отыскать тот город и ту реку. Нашлись пленные
      мавританцы, под допросом палача подтвердившие рассказ того
      скитальца; кто-то припомнил елисейскую долину на краю света,
      где люди живут бесконечно долго; кто-то - вершины, на которых
      рождается река Пактол и обитатели которых живут сто лет. В Риме
      я беседовал с философами, полагавшими, что продлевать жизнь
      человеческую означает продлевать агонию и заставлять человека
      умирать множество раз. Не знаю, поверил ли я хоть на минуту в
      Город Бессмертных, думаю, тогда меня занимала сама идея
      отыскать его. Флавий, проконсул Гетулии, дал мне для этой цели
      две сотни солдат, Взял я с собой и наемников, которые
      утверждали, что знают дорогу, но сбежали, едва начались
      трудности.
      Последующие события совершенно запутали воспоминания о
      первых днях нашего похода. Мы вышли из Арсиное и ступили на
      раскаленные пески. Прошли через страну троглодитов, которые
      питаются змеями и не научились еще пользоваться словом; страну
      гарамантов, у которых женщины общие, а пища - львятина; земли
      Авгилы, которые почитают только Тартар. Мы одолели и другие
      пустыни, где песок черен и путнику приходится урывать ночные
      часы, ибо дневной зной там нестерпим. Издали я видел гору, что
      дала имя море-океану, на ее склонах растет молочай, отнимающий
      силу у ядов, а наверху живут сатиры, свирепые, грубые мужчины,
      приверженные к сладострастию. Невероятным казалось нам, чтобы
      эта земля, ставшая матерью подобных чудовищ, могла приютить
      замечательный город. Мы продолжали свой путь - отступать было
      позорно. Некоторые безрассудно спали, обративши лицо к луне -
      лихорадка сожгла их; другие вместе с загнившей в сосудах водой
      испили безумие и смерть. Начались побеги, а немного спустя -
      бунты. Усмиряя взбунтовавшихся, я не останавливался перед
      самыми суровыми мерами. И без колебания продолжал путь, пока
      один центурион не донес, что мятежники, мстя за распятого
      товарища, замышляют убить меня. И тогда я бежал из лагеря
      вместе с несколькими верными мне солдатами. В пустыне, среди
      песков и бескрайней ночи я растерял их. Стрела одного критянина
      нанесла мне увечье. Несколько дней я брел, не встречая воды, а
      может, то был всего один день, показавшийся многими из-за
      яростного зноя, жажды и страха перед жаждой. Я предоставил коню
      самому выбирать путь. А на рассвете горизонт ощетинился
      пирамидами и башнями. Мне мучительно грезился чистый, невысокий
      лабиринт: в самом его центре стоял кувшин; мои руки почти
      касались его, глаза его видели, но коридоры лабиринта были так
      запутанны и коварны, что было ясно: я умру, не добравшись до
      кувшина.